Судьба с чужого плеча - Анна Иванова

— Есть кто живой? — раздается голос снизу.

— Я здесь! — отрываю голову от крыши. — На грузовом лифте! Помогите!

— Сейчас спасатели приедут, помогут.

— А заодно и полиция… — бьюсь лбом о холодный металл.

— Чистосердечное признание, гражданочка, облегчает понимание.

Глядя на меня из-под полуприкрытых век, следователь улыбается во все тридцать два белоснежных зуба. Рубашка с короткими рукавами обтягивает накачанный торс, выставляя на обозрение напряженные бицепсы. Слегка взъерошенные волосы придают образу искусственную небрежность. Складывается впечатление, будто он вылез из телевизора. Хотя нет, скорее я попала в детективный сериал.

— Мне признаваться не в чем, — серьезным взглядом отвечаю на заигрывания следователя.

Неужели он и правда думает, что я поведусь на красивые глазки и тут же подпишусь под любым преступлением? Наверно встречаются дуры, которые так и поступают, раз он выбирает эту тактику допроса.

— Ну как же? — распахивает глаза следователь. — Убийство несовершеннолетней, произведенное с особой жесткостью. От восьми до двадцати пяти лет. Это в случае чистосердечного признания, а будете отрицать вину при таких неопровержимых доказательствах, получите пожизненное.

— При каких «неопровержимых доказательствах»?

— Наличия отпечатков пальцев на месте преступления вам недостаточно? — съезжает на стуле он, расслабляя руки.

— Она умерла в моем доме. Там повсюду мои отпечатки, и не только пальцев.

— Как насчет свидетелей?

— Свидетелей чего?

— Побега с места преступления.

— Послушайте, а разве вы не должны начинать допрос с выяснения моей личности, паспортных данных? Вести протокол, в конце концов?

— Разве это допрос? — снова улыбается следователь. — Пока мы с вами просто мило беседуем, — обводит сальными глазками мои ноги и, чтобы лучше их разглядеть, отъезжает на стуле подальше от стола.

Спасибо Ире, ну и натерпелась же я с ее коротеньким платьицем.

— Кстати, что случилось с вашей обувью?

— Кстати, после предъявления обвинения вы, кажется, должны были начать допрос, — выуживаю из памяти полезные сведения, почерпнутые из какого-то учебника для юристов, а может из детективного романа. Без разницы, главное, чтобы написанное было правдой.

— Хорошо, — подкатывает стул обратно к столу он. — Допрос, так допрос.

Следователь берется за ручку и листок и, полностью погрузившись в кропотливую работу, мелким почерком исписывает половину страницы.

— Что это вы пишите?

— Как что? Протокол. Разве не этого вы хотели?

— Погодите, но я же еще ничего не сказала.

— Думаете, последние полчаса я беседовал сам с собой?

— Не знаю, с кем вы беседовали, но допрос еще не начался. Записывайте мои показания по ходу дела, а не вспоминайте, о чем мы беседовали. Свои мемуары я как-нибудь напишу без вас.

Следователь, явно с сожалением о проделанной работе, мнет листок и кидает в стоящую за моей спиной корзину. Бумажный шарик пролетает рядом с моим ухом. Если до этого я тратила все силы на изображение агрессии, то теперь у меня по-настоящему вскипает кровь. Следователь снова опускается над бумажкой.

— Можно я?

— Что вы? — гримаса раздражения на его холеном лице проявляет первые морщины.

— Буду вести протокол.

— Зачем?! — его глаза окончательно распахиваются, а брови ползут на лоб.

— Разве я не имею права записывать свои показания сама?

— Имеете, — встряхивает волосами он. — Только я не пойму, для чего вам это нужно? Когда протокол будет подписан, вы сможете указать на все неточности и потребовать внести дополнения.

— Когда пишу, мне легче вспоминается, — улыбаюсь следователю, всем видом показывая готовность сотрудничать.

Как же, внести изменения. Когда протокол будет подписан, все домыслы следователя станут неопровержимыми доказательствами моей вины.

— Пожалуйста, — он подталкивает листок ко мне. — Хотя нет, подождите. Вопросы я буду записывать сам. Не возражаете?

— Пожалуйста, — тем же жестом возвращаю бумажку.

— Паукова Дина Александровна, семнадцатого мая тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения. Правильно? — снова подталкивает ко мне листок он.

— Да, — медленно вывожу каждую букву, — все верно.

— Кем вам приходилась убитая, Паукова Екатерина Олеговна?

— Приемной дочерью, — отдаю листок следователю.

— Падчерицей? — наносит ответный удар он.

— Разве это не одно и то же?

— Как вы к ней относились?

— Хорошо. Как могла, заботилась о ней.

— А она к вам?

— Не очень хорошо. Думаю, даже плохо.

— Почему?

— Наверно ревновала ко мне отца.

— Мысль избавиться от падчерицы пришла к вам спонтанно, или вы давно планировали убийство?

— Я ее не убивала.

— Ну конечно, — закатывает глаза следователь. — Она сама размозжила себе голову.

— Этого я не говорила.

— Тогда, если не вы, кто, по-вашему, ее убил?

Рассказать об Игоре? Какой в этом смысл? Следователь не только мне не поверит, но еще и постарается исказить мои слова и использовать их против меня же. Лучше держать язык за зубами.

— Не знаю.

— Вы бывали на месте преступления после убийства?

— Нет, — ложь во спасение.

— Искали там улики?

— Говорю же, нет.

— А каким-нибудь другим способом пробовали найти убийцу?

— Нет.

— Хорошо, — потягивается следователь, треща костяшками пальцев.

Кажется, он доволен. Плохой знак.

— Вы присутствовали на похоронах падчерицы?

— Нет, — на следующий вопрос, для разнообразия, надо ответить правду, — я о них не знала.

— Чем же вы, интересно, были заняты, если не поиском убийцы, что даже не слышали о похоронах собственной приемной дочери?

Теперь не падчерица, а приемная дочь.

— Я…

— Вы скрывались от следствия, вот чем! — переходит на крик следователь. — Вы были в бегах!

— Я не от кого не скрывалась, — отвечаю спокойным голосом. — Даже не знала, что меня ищут.

— Не знали о похоронах падчерицы. Не знали, что вас разыскивает полиция. Может, вы не знали, что убивать плохо? Незнание закона, солнышко, — наклоняется ко мне следователь, — не освобождает от ответственности.

— Я вам не солнышко, а Дина Александровна, и законы знаю достаточно хорошо.

— Может, мне с тобой поговорить вне закона? — упирается руками в стол он.

— Может, вам стоит записать этот вопрос в протокол? — скрещиваю руки на груди и откидываюсь на спинку стула.

— Значит, вы утверждаете, что не убивали Паукову Екатерину Олеговну? — садится на место и тяжело вздыхает.

— Утверждаю.

— В таком случае, для чего вам понадобилось убегать из дома в предполагаемое время преступления?

— Вы правы, из дома я убежала, но Катя в это время была еще жива.

— В побеге значит, вы признаетесь, а в убийстве нет. Хорошо. Если вы не убивали падчерицу, зачем вам понадобилось убегать из дома?

— Меня избил муж.

— Насколько я знаю, в это время ваш муж был на работе.

— Да. Я дождалась, пока он уйдет на работу и ушла из дома.

— Вы не ушли, вы убежали. Для чего такая спешка?

— Я сильно нервничала и больше не могла оставаться в этом доме.

— Тогда почему не ушли следом за мужем, а задержались белее, чем на полчаса?

— Хотела закончить домашние дела.

— Хотела закончить домашние дела… Так вы называете убийство падчерицы?

— Я ее не убивала.

— Это я уже слышал. Хорошо, какие домашние дела вы хотели закончить?

— Помыть посуду после завтрака, одеть и отвести Катю к бабушке.

— Что вам помешало?

— Катя капризничала.

— Как именно?

— Она плюнула мне в лицо и обозвала словами, которыми часто ругался ее отец.

— Но ему вы за это голову не пробили?

— Кате тоже.

— Тогда что вы сделали в ответ?

— Убежала из дома.

— А до этого вы ее ударили. Вот заключение судмедэкспертизы, — из внутреннего кармана пиджака, висящего на спинке стула, следователь вытаскивает сложенную вчетверо бумажку. — Здесь черным по белому написано, что на теле Екатерины Пауковой найдены следы вашей ДНК, которые могли появиться только в результате удара.

— Я дала ей пощечину и убежала. Не знаю, что произошло дальше, но когда я выходила из дома, она была жива.

— Собираешься косить под несчастный случай?! — выхватывает у меня листок, не дав дописать ответ следователь. — Не выйдет. Все, чего ты этим добьешься, это потянешь время следствия. Любой дурак поймет, что это убийство, стоит только посмотреть на тело.

Из того же кармана, откуда недавно появилось заключение судмедэкспертизы, следователь достает пачку фотографий. Я с нетерпением жду, когда снимки окажутся на столе, но достаточно мельком взглянуть в их сторону, как все вокруг начинает расплываться перед глазами, а во рту появляется отвратительный привкус. На фотографии, повторяя позу контура на полу в спальне, запечатлено безжизненное тело Кати. Обычно пылающие румянцем щеки отливают синевой того же оттенка, что и надетое на ней джинсовое платье. Получается, после моего ухода и до появления убийцы Катя успела одеться? Но как ей удалось снять платье с антресоли? Ну конечно! Вот почему сорочка свекрови была в крови. Она нашла обнаженный труп внучки, сняла с себя верхнюю одежду, одела Катю в первое попавшееся платье, и только приведя себя в порядок, вызвала полицию. Поразительное хладнокровие!